Архивное интервью: Ангус Янг для Total Guitar

Ангус Янг — легенда рок-н-ролла, но не человек, который относится к себе слишком серьезно. Однажды он сказал о своем творчестве так: «Вы не обратитесь к мяснику для операции на мозге».

Ангусу, который родился 31 марта 1955 года в Глазго, младшему из восьми детей, было всего восемь лет, когда его семья перебралась в Австралию. Именно в Сиднее в 1973 году он со своим старшим братом и ритм-гитаристом Малькольмом основал AC/DC. Группа продала больше 200 миллионов альбомов по всему миру, в том числе 50 миллионов копий Back In Black.

После смерти Малькольма Янга 18 ноября 2017 года Ангус остался последним членом группы из первого состава. Но именно Малькольм желал, чтобы группа продолжала играть громкий, сырой рок-н-ролл, как это всегда и было. И как говорит Ангус: «Я люблю играть. Благодаря этому я не останавливаюсь».

— Когда вы впервые заинтересовались рок-н-роллом?

Услышав звуки гитары Чака Берри. В нем смешалось все — это и блюз, и рок-н-ролл, а еще в нем есть мощь. Для меня это чистый рок-н-ролл. Не выхолощенный, а грязный.

— Просто было научиться играть на гитаре?

Я был не из тех детей, что играют в теннис. Мне больше нравилось держать гитарный гриф, потому что когда я был маленьким, не низким, потому что я и сейчас невысокий, а маленьким, держать руку вокруг грифа было непросто. Это самое сложное.

— Какие у вас остались воспоминания о детстве, когда вы были обычным школьником?

Я не часто ходил в школу. Был злостным прогульщиком. Когда все-таки приходил, примерно было так: «Здравствуйте, мистер Янг! Год — это длинный выходной, не так ли?» В первый день, когда я пошел в эту школу, мы все отправились на общее собрание, а директор поставил всех парней, которых поймали за курение, на сцену перед всей школой. Конечно, среди них был и Малькольм.

— В общем, в то время вы всегда были непослушным?

Я часто попадал в различные неприятности, когда был молод. Не то чтобы подающим надежды грабителем банков или что-то в этом роде, но отчасти малолетним преступником.

— В раннем возрасте вам также понравился блюз. А чем именно?

Все дело в эмоции в старых блюзовых записях. При этом мне никогда не нравились депрессивные вещи, я предпочитал веселый блюз вроде Мадди Уотерса. Он мог просто петь о своей женщине, которая сбегает с 17-летним водителем автобуса из Флориды, но в этом была бы частица юмора, и вот это мне и нравилось.

Я никогда не был большим любителем по-настоящему грустного блюза. Есть много отличных печальных песен, но я предпочитал веселые. И грамматика в блюзе фантастическая. Например, Мадди мог петь: «Я просто люблю милых женщин, я бы убил за этих юных прекрасных созданий. Они бы пели «whummen» вместо «women», а «choo» вместо «you». Но ты бы сразу понял, что они имеют в виду.

— Когда вы с Малькольмом основали AC/DC, с Дейвом Эвансом в качестве вокалиста, у вас уже были большие планы на будущее?

Поначалу мы думали, что были бы счастливчиками, если бы продержались хотя бы одну неделю!

— Судьбоносный момент для AC/DC случился в апреле 1974 года, когда группа выступала на концерте в сиднейском Виктория-парке, а вы впервые вышли на сцену в костюме школьника…

Так сильно напуганным на сцене я никогда не был, но, слава богу, у меня не было времени на размышления. Просто вышел на сцену. Публика отреагировала на шорты и все остальное как стая рыб на кормежку — у всех были раскрыты рты.

У меня на уме было только одно — я не хотел быть мишенью для парней, кидающих бутылки. Я подумал, что если бы стоял на месте, то бы был мишенью. Так что я не прекращал двигаться. Считал, что если бы остановился, то умер.

— Группа выступала в австралийских пабах, где аудитория, как известно, трудная. Насколько страшно было выступать?

Некоторые места, где мы играли, были хуже туалетов, скажу я тебе, и там так часто случались потасовки, что приходилось стоять за усилителями.

Когда я учился в школе и там устраивали дискотеки с выступлением какой-нибудь группы, всегда играл кто-то типа Van Halen с парнем с длинными светлыми волосами, качающий бедрами.

В пабах, где мы играли перед разгоряченной, потной и накачанной пивом толпой, на такое можно было и не надеяться. Такая аудитория, что не обязательно было даже настраивать гитару. Если у тебя порвалась струна –– это то что нужно. Иногда приходилось заканчивать концерт всего с двумя струнами, потому что никто бы не дал даже пару минут, чтобы привести гитару в порядок.

Помню один вечер, когда я сказал остальным парням из группы: «Я туда не пойду». Полиция не могла попасть в клуб. Там был какой-то безумец, бегавший внутри зала с ножом для мяса, резавший людей. А все в первом ряду были байкерами. «Они просто хотят крови», — сказал я.

Смотришь и кажется, что там будто убийцы, а взгляд у них на лицах словно говорит: «Дайте нам этого паренька в шортах».

— Правда ли, что Малькольму однажды пришлось «помочь» выйти на сцену?

Да. Внезапно я почувствовал пинок и оказался там. И была гробовая тишина. Все что ты можешь сделать — играть и молиться. Опускаешь голову и надеешься, что в тебя не прилетит бутылка. Это превратилось в часть моего сценического поведения. Я научился нагибаться и продолжать двигаться.

— Когда Бон Скотт стал вокалистом AC/DC в 1974 году, он уже поиграл с несколькими группами и у него был вкус к рок-н-ролльной жизни. Что вы о нем тогда думали?

Бон присоединился к нам в довольно позднем периоде своей жизни, но в нем было больше молодости, чем в людях вдвое его младше. Дело в его мышлении, и я учился этому у него. Бон говорил мне: «Чтобы я ни делал, тебе это делать не следует».

Да, за эти годы бывало пару диких ночек, но в основном они случались у других. Из-за формы школьника некоторые женщины пытались вести себя со мной как с сыном, они думали, что я милый, потому что я невысокий. Но для меня выступления всегда были важной вещью.

Я никогда не смотрел дальше следующего концерта. В начале карьеры мои приятели говорили: «Должно быть, ты встречаешься с кучей девчонок…» Ну да, были немало девушек, но ни одна из них не хотела пойти домой со мной. Некоторые женщины подходили и делали, эм, смелые предложения, но я не знаю почему. В школьнике нет ничего сексуального, разве не так?

— Летом 1976 года, когда группа впервые выступала в Великобритании, во время концерта на фестивале в Рединге вы впервые показатели аудитории то, что превратится в традицию — небольшой стриптиз на сцене. Что заставило вас сделать это в Рединге?

Одна блондинка очень медленно прошла возле места, где стоят фотографы, прямо перед сценой, и тридцать тысяч глаз следили за ней. Он украла все внимание. Малькольм сказал мне: «Сделай что-нибудь, чтобы вернуть внимание толпы!» Так я и скинул штаны.

— И с тех пор публика AC/DC кричит «Скинь с себя!» (‘Get ’em off!’)

Я всегда думал, что они кричат «Скинь себя!» (‘Get ’im off!)

— Малькольм говорил, что голос Бона и его остроумные тексты дали группе свой собственный стиль.

Бон называл себя «граффитистом туалетных стен». У него было немало комплиментов для самого себя! Но и он мог сделать историю из чего угодно.

«She’s Got Balls» была про его первую жену. По его словам, он написал «Problem Child» про меня, но знаете, у меня никогда не было ножа, как говорится в песне. Мой отец забрал у меня нож, когда мне было четыре. Я считал, что и гитару иметь — достаточно «плохой» поступок. Но да, Бон в целом описал меня в двух словах.

— «Он мог использовать одно слово…»

Это правда (смеется). Из четырех букв!

— 30 апреля 1978 года AC/DC играли в театре Apollo в Глазго, городе, где вы с Малькольмом родились. И из этого получился один из величайших лайв-альбомов в истории — If You Want Blood You’ve Got It.

Это был волшебный концерт. Одна ночь, расстроенные гитары, реакция публики, пердящий вокалист и прочее…

— В 1979 году у группы появился первый альбом, продавшийся миллионным тиражом, — Highway To Hell.

Этот альбом сделал нас звездами в Америке.

— Но провокационное название альбома вызвало возмущение американских представителей так называемого «Морального большинства», как и обложка, на которой у вас дьявольские рога и копьеобразный хвост. Что вы думаете об этой ситуации?

Как только мы назвали альбом Highway To Hell, у американской звукозаписывающей компании сразу началась паника. Насчет религиозных вещей я думал, что везде будут относиться как в Австралии. Здесь таких людей называют любителями Библии, но их здесь мало, очень мало.

Христианство никогда не было популярным. Это все каторжное наследие (с 1788 по 1868 год в Австралию из Британии сослали более 162 тыс. человек, приговоренных к каторге, — прим. AC/DC Fans). Но в Америке у вас были люди с простынях и с плакатами с молитвами, которые устраивали пикеты перед концертами.

Я спрашивал: «Из-за кого они собрались?» А они отвечали: «Из-за тебя!» И были еще разговоры, что если ты включишь пластинку задом наперед, то там будут сатанистские послания. Черт, зачем прокручивать ее в обратную сторону? Там же прямо написано: «Highway To Hell»!

— После тура в поддержку Highway To Hell вы с Малькольмом и Боном собрались в Лондоне, чтобы начать работать над альбомом, которым в итоге стал Back In Black. Какую часть вы сделали с Боном?

Бон написал малую часть, всего за неделю до своей смерти. Мы начинали запись музыки с Боном на ударных. Он же попал в музыку как барабанщик. Он стучал по установке, пока мы с Малькольмом работали над риффами.

— Когда Бон умер в феврале 1980 года, после одной из множества пьяных ночей, был ли у вас страх, что его жизнь могла закончиться таким образом?

Бон часто смотрел смерти в лицо. Он говорил: «Однажды тебе придется уйти. Ты должен быть жадным [до жизни]».

— Было ли у вас чувство, как у большинства фанатов AC/DC, что Бон был незаменимым?

Ну, когда у нас было прослушивание вокалистов, они говорили: «Как же я могу петь настолько громко?» А мы отвечали: «Мы не хотим, чтобы вы пели, а хотим, чтобы вы кричали!»

— Вы определенно нашли нужного человека в лице Брайана Джонсона.

Да. Я всегда говорил, что он поет так, будто кто-то скинул грузовик ему на ногу. И у Брайана, как и у Бона, отличное чувство юмора.

— Если не вдаваться в подробности, Back In Black был отличной рок-н-ролльной пластинкой. Но если углубиться, то это, как вы говорили, запись-посвящение.

Весь альбом Back In Black — наше посвящение Бону. Поэтому обложка была полностью черной, альбом начинался со звона колокола. Нечто мрачное и отличающееся от любой другой нашей работы.

— Был ли этот альбом и звездным часом Брайана?

Брайан записал много отличных песен с группой, особенно альбом Back In Black, и For Those About To Rock, от которого у меня до сих пор идут мурашки.

— После всего, через что прошла группа, как вы можете объяснить ее долговечность?

Люди говорят, что мы держимся достаточно долго! Но некоторые группы угасают, пытаясь приспособиться к трендам. Мы играем рок. Для нас уже поздновато исполнять баллады. Рок — это, что мы делаем лучше всего.

Иногда меня спрашивают, хочу ли я играть что-то кроме AC/DC. Конечно, дома и немного исполняю блюз, но спустя пять минут я такой: «К черту!» И снова играю хард-рок.

— С самого начала вы играете по-простому, прямолинейный тяжелой рок-н-ролл, ничего причудливого…

Это испытание — продолжать писать песни уровня «Let There Be Rock», «Highway To Hell» и «Back In Black». Каждая песня, что мы пишем, должна быть определенного качества.

Большая часть нашего творчества — просто про секс, как и большая часть рок-музыки. Довольно сложно писать песню про свою собаку. Но я никогда не находил ничего сексуального в музыке. Я никогда не находил ничего сексуального в том, что должно считаться сексуальным. Это очень по-фрейдистски. Но если вернуться к блюзу, в большинстве стрип-клубов есть стандартный темп, и на это мы тоже опираемся. Нужно быть приземленным.

— Следите ли вы за современной музыкой?

Не. В машине я сначала ставлю запись Мадди Уотерса, хотя и включал ее 400 раз. Мне нравится это и Чак Берри. Сейчас все звучит слишком хорошо — без жужжания и шипения. А мне нравится это шипение! Мне нравится слышать прогревающиеся лампы усилителя. Это настоящая энергия.

Я продолжаю тратить часы, сидя и слушая звук гитары Чака Берри. Нет и дня, когда бы я не брался за гитару.

— То, что вам пришлось выучить в начале 70-х — выходить на сцену и продолжать двигаться — вы продолжает делать до сих пор. Как вам это удается?

После концерта я отхожу в течение нескольких часов. Я пытаюсь скрыться на случай, если кто-нибудь схватит меня и скажет: «Эй, ты не сыграл сегодня эту песню!» Мне нужно время для отдыха. Я бы не хотел быть «Ангусом Янгом на сцене» все время. Я бы выгорел за неделю.

В одном американском туре я похудел до 94 фунтов (42,6 кг — прим. AC/DC Fans), а я весил 109 фунтов (49,4 кг — прим. AC/DC Fans), когда мы начинали.

— До сих пор ли вы нервничаете перед концертами?

Иногда это пугает. Но приходится заставлять себя быть немного на взводе, дать себе хороший пинок под зад. Обычно стоит мне надеть форму, я прихожу в порядок. Я на грани, нервничаю, но не паникую.

Хотя бы мне не приходится пользоваться макияжем. Я выставляю на показ свои прыщи.

Перед выходом на сцену я всегда писаю и выкуриваю сигарету. Если вы когда-нибудь увидите, что у меня дымятся шорты, знайте, что я неправильно ее потушил!

— Что вы чувствуете на сцене?

Я нахожусь на своем маленьком облаке. Адреналин зашкаливает. Примерно как после полета на самолете. Это волнительно. Когда ты загорелся, это лучшее чувство на свете. А когда что-то идет не так, чувство словно кто-то ткнул раскаленной кочергой тебе в зад.

Для меня концерты проходят очень быстро. Выходишь на сцену и уходишь, а затем возвращаешься к обычному состоянию. Это самое сложное, потому что стоит один раз побыть Школьником, сложно выйти из образа. Я словно два разных человека, а иногда и три!

— А кто третий?

Я вот и пытаюсь это понять! Я стою, играю и думаю, что же делают эти ноги? Смотрю на них, чтобы увидеть, в какую сторону они хотят пойти. Вот чем я всегда занимаюсь, следую за ногами и гитарой. «Утиная походка» получается естественным образом.

— И это до сих пор лучшее чувство на свете?

Да. Когда я надеваю форму и ноги начинают двигаться… Я готов.