Брайан Джонсон о пути из ада: Я думал, что со мной покончено

Брайан Джонсон привык к крайностям. За последние несколько месяцев вопящий вокалист AC/DC триумфально вернулся после своего ухода из-за глухоты в 2016 году, а также скрывался со свечой на чердаке своей тещи во Флориде, пока ураган Иэн опустошал соседние прибрежные города. А потом ему исполнилось 75 лет.

Задолго до того, как он обрел свою фирменную кепку и шершавый, демонически адский крик, Джонсон был скромным парнем из английского Ньюкасла. Недавно он написал (сам, без гострайтера) увлекательную хронику первой половины своей жизни, которую опубликовал под названием The Lives Of Brian («Жизни Брайана»).

Ему приходилось надевать связанный купальный костюм, когда он впервые побывал на пляже. Он рано женился и стал отцом. Пока изо всех сил пытался Брайан стать певцом, он работал чертежником в инженерной фирме и менял лобовые стекла в автомастерской. На третьем десятке лет он выступал с несколькими группами, в том числе глэм-рокерами Geordie, которые пару раз появились на Top Of The Pops, прежде чем полностью провалились.

Когда лейбл Geordie перестал оплачивать его ипотеку, Джонсон столкнулся с угрозой выселения, но выиграл суд с домовладельцем. Ему было 32 года, и он выступал в «клубах для рабочего класса» на северо-востоке Англии в группе, бесцеремонно названной Geordie II, когда AC/DC попросили его в 1980 году заменить скончавшегося вокалиста Бона Скотта. В итоге Брайан записал с группой Back In Black, второй самый продаваемый альбом в истории.

1973 год, концерт Geordie в Копенгагене

Когда сейчас он думает над своим путем из ада (highway out of hell), в его голосе до сих пор можно услышать юношеское возбуждение. «У меня остаются все эти воспоминания — одни прекрасные, другие грустные, и я всегда живу, словно балансируя на канате», сказал Джонсон Rolling Stone по телефону со своим отчетливым акцентом джорди, родным для Ньюкасла. «Мне никогда не нравился комфорт. Он меня ужасно пугает».

Почему ты решил написать мемуары?

Мой отец встретил мою мать (которая была итальянкой), когда сражался в Италии, а когда они вернулись, жить было негде. Так что моя семья жила в доме моих бабушки с дедушкой. Мой дед не любил итальянцев; мы только что сражались с ними во Второй мировой войне. Поэтому он не разговаривал с нами. Сидел в углу с трубкой.

Нас это никогда не беспокоило, пока отец, когда мне было примерно 19 лет, не сказал: «Твой дедушка умер. Тебе надо сходить на похороны». А я ответил: «Пап, он никогда с нами не разговаривал. Каким был дед? Каким он был человеком?» И отец мне сказал: «Не знаю». Я подумал: «Как поколения могут так быстро забывать друг друга». Англия, где мы жили, была местом рабочего класса. У всех все одинаково — родился, работал, умер. Но папа продолжил: «Просто смирись и перестань быть сентиментальным человеком, который хочет об этом говорить». Так появилась ужасная пропасть между двумя поколениями.

Вот поэтому я и начал книгу так: «Моим дорогим прапрапраправнукам. Не знаю, кто вы и где вы. Просто надеюсь, что слова в этой книге помогут вам узнать меня лучше». Мне жаль, потому что я бы хотел знать, каким был мой прапрадед.

Когда ты захотел стать рок-н-ролльным певцом, отец вложился в твою первую акустическую систему. Как думаешь, почему он поддержал твою мечту?

Я сказал: «Пап, тут парни просят меня стать певцом в их группе». «Певцом? Тебя? Есть только один певец, и это Джонни Кэш. Но ты, сын, не Джонни Кэш». Я ответил: «Ну, я был старшим певчим в хоре». «Ладно тогда. Посмотрим».

Он был суровым человеком. Вы бы не смогли поговорить с моим отцом. Он был старым сержантом, если о чем-то говорил, то это нужно было делать. Отец привел меня в Miller’s Music, и единственное, что я мог себе позволить, это был 10-ваттный усилитель Watkins. Небольшая штука. Вышло, по-моему, в 23 фунта, 10 шиллингов и 6 пенсов. И отец внес депозит в 3 фунта, что было настоящим состоянием, ведь зарабатывал всего 10 фунтов в неделю. Приходилось возвращать по 10 шиллингов в неделю. Никогда не забуду, как он сказал: «Пропустишь один платеж, вернем эту штуку обратно». Вот так вот.

Сказал бы ты, что у тебя было хорошее детство?

Оно было здоровым. Не хотел бы я быть ребенком в наше время. Девочки были девочками, мальчики были мальчиками, в школе нас разделяли по партам. Все было проще. Работаешь разносчиком газет, или я вот развозил молоко. Телевизор смотрели не особо много, так что мы постоянно играли на улице в футбол и дрались на улицах, но без лезвий и ножей, просто потасовки, как мы их тогда называли. Я был бойскаутом, это всегда было здорово, потому что помогало выйти из грязи этого города. Это была простая жизнь.

Что для тебя значит быть джорди из Ньюкасла?

Это очень важно. То, что остается с тобой навсегда. Акцент, просто послушай его. Я прожил [в США] 30 с лишним лет. Единственное, что изменилось — я говорю gas вместо petrol (слова, означающие бензин в США и Великобритании соответственно, — прим AC/DC Fan Club).

Однажды разговаривал с [певцом] Сэмом Фендером, а он джорди, и он спросил: «Как ты справляешься с тем, что люди не понимают, что ты говоришь?» Я ему ответил: «Просто будь естественным». К сожалению, некоторые парни пытаются смягчить акцент. Как Стинг, он смягчил свой акцент. А вот Марк Нопфлер не так сильно его изменил. До сих пор приятно слушать, как Марк разговаривает. И я думаю, люди с севера это ценят.

Название Geordie, донельзя банальное, было не нашим выбором, а менеджеров. Оно было ужасным. Мы записали песню «Geordie Stomp», которая не была такой уж хорошей. Мы думали, что в 1973 году она станет успешной — но не вышло.

В своей книге ты написал, что первый раз услышал рок-н-ролл, когда увидел Литтл Ричарда на BBC.

Так случайно вышло. У нас не было проигрывателя. Я просто смотрел BBC, другого канала не было. Там шла программа Watch With Mother («Смотри вместе с мамой»), и когда она заканчивалась, обычно был пятиминутный перерыв. Обычно показывали гончара за работой или плавающую рыбу. И вдруг дикторский голос объявляет: «Сегодня кое-что необычное — у нас молодой человек из Соединенных Штатов Америки со своим новым синглом «Tutti Frutti». Включился экран, и у меня отвисла челюсть. Там был красивый черный парень с узким галстуком в блестящем пиджаке, с безупречными волосами. У него была милая улыбка.

И что дальше? Он начал: «Wopbopaloomopalopbombom, tutti frutti…» Я такой: «Что?» Когда закончилось, я повторял: «Нет, нет, нет. Давай еще». Я же даже не мог позволить себе пластинку. Через несколько дней я услышал ее из чьего-то дома, и не мог поверить, что я в итоге потом сделал. Постучал в окно, и девушка такая: «Что нужно?» Я сказал: «Можешь включить еще раз?». Она ответила: «Ну ты наглый». Потом сказала: «Подходи и стой тут», так что я остался позади окна, она его приоткрыла и снова включила. Потом вышла к ступенькам и начала меня учить танцевать хэнд-джайв. Волшебный момент.

У тебя также было время, когда ты любил фолк-музыку типа Боба Дилана и Скотта Маккензи. Как же ты пришел к хард-року?

Когда мне было примерно 15, я встречался с девушкой, которая работала в музыкальном магазине в Ньюкасле. Как-то она подошла и сказала: «Иди в тот угол и возьми вот тот альбом». Я спросил: «И как?» — «Засунь под кофту». Это был The Freewheelin’ Bob Dylan. Очаровательная запись. Я сказал: «Этот парень просто великолепен. Фантастика». Она ответила: «Приходи на следующей неделе, я дам тебе еще кое-что, что никто не покупает». Так что она заставила меня засунуть еще одну запись под кофту (смеется). Я выходил с самыми большими сосками в Ньюкасле из-за квадратного конверта пластинки. Это были The Paul Butterfield Blues Band. И вот ответ: (поет) «Look over yonders wall and hand me down my walking cane» (поет гитарную партию).

С моей группой в то время [Section Five] я понял, что рок-песни действительно меня заводят. Одни парни хотели песни как у The Seachers, другие — как у Битлз, которые были отличными и все такое, но по-настоящему мне нравились рок-н-ролльные вещи, типа как «All Day And All Of The Night» The Kinks. Я думал, что это величайшая рок-н-ролльная песня, когда она вышла. Первый альбом The Rolling Stones был нашей библией. Мы выучили его полностью. (Поет) «Oh, Carol. Don’t let ’em steal your heart away». Мы пробовали все копировать. Я даже сэкономил, чтобы купить маракасы, потому что на них тогда играл Джаггер. (Поет «Not Fade Away) «Oh, Carol. Don’t let ’em steal your heart away». Они были нашими богами.

Когда ты попал в AC/DC, Малькольм Янг попросил тебя написать песни для Back In Black. В книге ты опровергаешь слухи, что Бон Скотт написал часть слов. Почему ты решил об этом рассказать?

Был один журналист — писатель из Австралии — который утверждал, что это правда. Конечно, Малькольм и Ангус говорили: «Что это за полная чушь?» Я говорил им, что стоит ему это объяснить. Но они всегда относились к этому так: «Забудь. Пускай однажды *** (договорится)». Конечно, со временем становилось очевидно, что Бон не писал тексты, потому что тогда еще не было риффов. Парни продолжали над ними работать. Так что мы ничего ему не сказали, иначе бы только помогли ему прославиться.

Не то, чтобы меня это сильно задевало, но до сих пор фанаты подходят и говорит: «Этот парень о таком рассказывает». Но это неправда. Тогда не было интернета, об этом не говорили за пределами Австралии. Я подумал, ужасно, что приходится объясняться, поэтому я решил раз и навсегда поставить точку в этом вопросе.

Почему ты перестал писать песни в середине 80-х?

Это было решение менеджеров, не мое. «Слушай, Брайан, думаю, что теперь парни будут писать все тексты». Я сказал: «Теперь мне не придется беспокоиться, что нужно время от времени что-нибудь придумывать». Никогда об этом особо не раздумывал. Сказал: «Окей, пускай парни этим занимаются». При этом скучаю по некоторым своим текстам. Некоторые были ироничными, например, «Have A Drink On Me». Или как в «You Shook Me All Night Long» — «She always kept her motor clean» («Она держала свой двигатель в чистоте»). Понятно, что я имел в виду, но скучаю по таким двусмысленностям. Но это не проблема. Меня это совсем не беспокоит.

В последнее время ты много пишешь?

Написал несколько песен с Джимми Нейлом, у которого была парочка больших хитов. Но мы их так и не выпустили. Просто написали отличные песни, которые, вероятно, кто-то опубликует, когда мы умрем. Но я очень ими горжусь. Есть одна песня, на которую стоит обратить внимание, называется «What If». Чертовски смешная.

Почему хронологически книга заканчивается на туре в поддержку Back In Black? Почему ты не написал о второй половине своей жизни?

Я не хочу рассказывать об истории AC/DC, потому что это не мое. Пусть расскажет тот, кто был с группой с самого начала.

Из последнего ты написал только про потерю слуха. Сейчас ты меня хорошо слышишь. Как работает твой слуховой аппарат?

Мне помогал парень по имени Стивен Эмброуз. Он сказал, что бы хотел попробовать разработанные им новые наушники. Вставил их мне в уши, и я просто не мог поверить. Слух вернулся. Левое ухо было почти полностью глухим, а правым я слышал процентов на 38%. Довольно мало. Но Стивен изобрел эти замечательные штуки, которые вставляются в ухо и раздуваются, словно протез барабанной перепонки. И становятся частью тебя.

Мы попробовали их пару лет назад с группой, и это было замечательно. И когда три недели назад Дейв Грол попросил меня выйти и спеть на трибьют-концерте в память о Тейлоре Хокинсе на Уэмбли, я сказал: «Окей, испытаем их». Так что Стивен прилетел с ними. Я отлично провел время. Было прекрасно. Я спел «Back In Black», будто мне 25 лет, ву-ху!, а потом и «Let There Be Rock» получилась потрясающей. Я думал, что со мной покончено. «Забудь об этом, спасибо, следующий». Но я смог справиться.

Видишь ли ты себя снова в туре с AC/DC или в работе над новым альбомом?

Я бы хотел. Думаю, что все бы хотели. Многие спрашивают. Но я не люблю говорить о будущем, потому что, блин, мы были готовы два года назад, но началась пандемия, и все пошло прахом. Поэтому сложно сказать, что получится, а что нет. И не люблю говорить за группу. Если бы другие парни были с нами, возможно, у меня был бы ответ, но не могу взять на себя ответственность. Сложный вопрос.

Твой голос был таким джазовым на Уэмбли.

Черт, да, он был отличным. Блин, вот микрофон, вот 100 тысяч зрителей, вот Уэмбли. Думал ли когда-то снова в это все ввязаться? Нет. Все равно, что сесть на жеребца и оседлать его. Я сказал: «Вот оно». Я почувствовал электричество, любовь и других музыкантов, когда вышел на сцену. Это стоило каждой чертовой минуты. Ну и Тейлор наблюдал за всем этим. В конце я сказал: «Видишь, Тейлор? Это для тебя».

Когда ты сейчас думаешь об историях из The Lives Of Brian, видишь ли ты что-то в своей жизни под другим углом?

Да, конечно. Глупо было жениться рано. Нам об этом говорили, но мы не слушали. Хотел бы быть более умным. Всегда делал что-то спонтанно, в момент, когда думал, что это правильно. Нас поимели. Хотел бы предвидеть, что это будут за люди, которые заставили меня подписать контракт [с Geordie]. Недавно нашел первый, который я подписал, и примерно на 12-й странице была большая красная печать: «Артист не будет получать больше 10% от прибыли». А мы этого не видели. Случился успех, а потом всё. Мы были на Top Of The Pops, а через два года группа разорилась и выдохлась. Приходилось работать, чтобы платить за ипотеку. Тогда-то я и начал носить кепку, из-за стыда, чтобы никто не узнал, что меня показывали по телевизору, мои песни были в чартах, а сам я был без гроша в кармане.

Я просто хотел написать хорошую, радостную книгу, немного рассказывающую историю северо-восточной Англии и о том, каково это было путешествовать с группой. Когда французский таможенник надевает перчатку и слышит, как хлюпает чертов гель, пока ищет в твоей заднице наркотики, которых никогда там не было. Вот что ты делаешь ради рок-н-ролла.

Оригинал интервью можно прочитать здесь.